Олег Столяров. Пушкинские традиции у Бориса Пастернака в раскрытии темы «Поэт и царь»: зеркальный перефраз «Стансов»
О влиянии пушкинской поэтики на пастернаковскую достаточно много писалось. Тема «ПОЭТ и ЦАРЬ» тоже всесторонне изучалась и многократно комментировалась. Неоднократно проводился стиховедческий анализ-сопоставление пушкинских «Стансов» («В надежде славы и добра») с пастернаковскими («Столетье с лишним – не вчера»). То, что ритмический рисунок пушкинских стансов, равно как и пастернаковских, исполнен 4-х стопным ямбом, строго выдержано чередование мужской и женской рифмы – сегодня известно каждому школьнику.
В течение многих лет официозное советское литературоведение в идеологических и пропагандистских целях усиленно распространяло версию, что близкие друзья и современники А. С. Пушкина резко осудили поэта за «Стансы». Большинство советских историков литературы неустанно упрекали А.С. Пушкина за то, что он якобы изменил своим идеалам, предал декабристов, с которыми был идейно близок и пр., и пр. Так ли все обстояло в действительности? С этого вопроса и начинается самое интересное. Согласно серьезным научным публикациям, увидевшим свет в течение последних десяти лет, свидетельствам современников, мемуарам, не издававшимся в советское время исключительно по идеологическим соображениям – фигура поэта предстала в несколько ином, лишенном идеологического глянца, виде.
«В российской истории в силу идеологии, властвовавшей в XX в., не все оценены справедливо: император Николай I незаслуженно обижен; на декабристах «лежит толстый слой позолоты». Пушкин иначе смотрел на события 1825 г., чем нам внушали; о Львовых не упоминалось вообще. Несомненно одно: если бы декабристы смогли захватить власть, то это ввергло бы Россию в национальную катастрофу», – констатируют современные историки В.В. Крутов и Л.В. Швецова-Крутова – авторы двухтомного подробного исследования о декабристах «Белые пятна красного цвета» [1, c. 7], основанного на документальных материалах и новейших архивных разысканиях. Правда, любопытно? Историки полностью сбрасывают идеологическую завесу, присущую историческим оценкам советского времени: «Когда читаешь, что Император Николай «преследовал» свободомыслие, то остается только удивляться незнанию истории отечественной культуры. Сколько блестящих страниц вписано в историю русского искусства за время царствования Николая! Известны слова молодого Императора о Пушкине, произнесенные под впечатлением от беседы с поэтом, которая состоялась после коронации в Москве, когда поэт был вызван в Москву: «Я сегодня говорил с самым умным человеком России». Но менее известно отношение поэта к Императору и как-то еще меньше цитируются его строки, написанные в адрес монарха, например вот эти:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю;
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю <…>
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит…
Написаны эти строки поэтом в 1828 году, когда еще не были сняты кандалы с мятежников в Сибири» [2, c. 284]. После подобного факта становится яснее точка зрения поэта на современную ему историю, участником и творцом которой являлся он сам. Иначе раскрывается программная тема «ПОЭТ и ЦАРЬ». Перед нами другой Пушкин – государственник, патриот, убежденный сторонник и последовательный защитник интересов монархии.
Безусловно, может возникнуть вполне резонный вопрос: а как же «Во глубине сибирских руд», «Арион»? Где поэт является самим собой? Ответ прост: и там, и там. Данный ответ вызовет недоумение, но, если учесть то, что, когда А.С. Пушкин писал «Стансы» (1826 г.) и «Друзьям» (1828 г.) – он выражал свои патриотические и государственные идеалы, к осуществлению которых призывал стремиться и глубоко симпатичного ему Николая I, а «Во глубине сибирских руд» и «Арион» – частные, можно сказать, личные, глубоко интимные, имеющие точного адресата, лирические послания – все становится на свои места. Теперь ясно, что поэт искренно сочувствует и выражает сердечное участие отнюдь не всем декабристов, осужденным за государственную измену, а только своим друзьям и близким знакомым, которые, как полагает Пушкин, попали в число заговорщиков не намеренно, а по чистой трагической случайности. Тогда надуманное, высосанное из пальца противоречие – кажущаяся пушкинская двойственность – не выдерживает никакой критики. Пушкинское мировоззрение всегда отличалось удивительной философской широтой, точностью, целостностью и органичностью. Патриотизм и государственность поэта в дальнейшем находят свое поэтическое воплощение в стихотворениях «Клеветникам России» (1831 г.), «Бородинская годовщина» (1831 г.), «Полководец» (1835 г.), «Пир Петра Первого» (1835 г.). Четко сформулированная патриотическая, монархическая позиция видна в следующих строках:
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Пушкин задает читателям риторические вопросы – самому поэту ясно: «устоит в неравном споре» «верный росс». В данном случае ПУШКИНСКАЯ ПРАВДА – ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПРАВДА, как известно, развела его с Адамом Мицкевичем по разные стороны баррикад. Действительно, «правде Пушкина противостояла правда Адама Мицкевича, друга, в одночасье превратившегося – не по вине нашего поэта – во врага» [3, c. 269]. Пушкин остался верен России, потому что «пробил час русской правды, которая выше дружбы и приятных воспоминаний, и долг «числящегося по России» – возвысить в ответ свой голос, опровергнуть новоявленного врага, что и выполнил Пушкин» [4, c. 272].
Вернемся к разговору о пушкинских (1826 г.) и пастернаковских (1931 г.) стансах. При их рассмотрении надо обратить внимание на один важный аспект: пастернаковские стансы [6, c. 334]. – зеркальный перефраз пушкинских [5, c. 342] .
1826 г. 1931 г.
В надежде славы и добра Столетье с лишним – не вчера,
Гляжу вперед я без боязни: А сила прежняя в соблазне
Начало славных дней Петра В надежде славы и добра
Мрачили мятежи и казни. Глядеть на вещи без боязни.
Но правдой он привлек сердца, Хотеть, в отличье от хлыща
Но нравы укротил наукой, В его существованьи кратком,
И был от буйного стрельца руда со всеми сообща
Пред ним отличен Долгорукий. И заодно с миропорядком.
Самодержавною рукой И тот же тотчас же тупик
Он смело сеял просвещенье, При встрече с умственною ленью,
Не презирал страны родной: И те же выписки из книг,
Он знал её предназначенье. И тех же эр сопоставленье.
То академик, то герой, Но лишь сейчас сказать пора,
То мореплаватель, то плотник Величьем дня сравненье разня:
Он всеобъемлющей душой Начало славных дней Петра
На троне вечный был работник. Мрачили мятежи и казни.
Семейным сходством будь же горд; Итак, вперед, не трепеща
Во всем будь пращуру подобен: И утешаясь параллелью,
Как он, неутомим и тверд, Пока ты жив и не моща,
И памятью, как он, незлобен. И о тебе не пожалели.
Бесспорно, что всегда, везде, во все времена любой творец – так или иначе – соприкасается с властью. Поэт, так традиционно сложилось, в большей степени. Из этого, как утверждали советские историки, следуя незыблемым идеологическим постулатам, никогда не выходит ничего хорошего для поэта и ничего полезного для власти. Однако – великодушно допускали советские историки – надежда на просвещенного правителя все же не покидала людей искусства. Именно этим объясняли они обращение А. С. Пушкина к Николаю I, только что взошедшему на престол, со своеобразной интерпретацией «Фелицы», хотя прямое указание на державинскую традицию пушкинских «Стансов» весьма сомнительно. То, что поэт дает советы царю («Семейным сходством будь же горд; / Во всем будь пращуру подобен: / Как он, неутомим и тверд, / И памятью, как он, незлобен») не может служить основанием для такой явной аналогии… Желание Пушкина быть полезным Отечеству, быть востребованным им, разделить его судьбу до конца – толковалась в советские времена своеобразно; его преподносили, как неверие поэта в просвещенную монархию, как слабую надежду поэта хотя бы на “незлобную”. Нужно обладать определенной смелостью и огромным талантом, чтобы поучать монарха, неохотно признают, но, все же, признают советские историки; далее ещё интереснее: А.С. Пушкин идет на некоторый моральный компромисс, проводя параллель между «мятежами и казнями» «начала славных дней Петра» и «кровавым» завершением восстания декабристов, где большинство пострадавших были близкими поэту людьми. Жестоко? – вопрошают они сбитого с толку читателя, чтобы после сразу же, не дав ему опомниться, перейти в наступление, ошеломить и навязать свою позицию. Их сценарий разворачивается по однотипной схеме: во-первых, рассуждают они, А.С. Пушкин был истинным сыном своей эпохи (монархической, ибо вспомним пушкинское же “рабство, падшее по манию царя”); во-вторых, поэт, ставя столь высокую планку Николаю I, желает смягчить участь своих друзей, внушив монарху, что можно “правдой привлечь сердца” и “нравы укротить наукой”. Они авторитетно изрекают: Александр Пушкин именно “утешается параллелью”, как скажет век спустя Борис Пастернак. Однако (с высоты своей идеологической непогрешимости и неуязвимости, советские историки были вынуждены свысока обозначить это – О.С.) нельзя обвинять поэта в желании видеть на троне мудрого душой царя: образованный совестливый самодержец — идеал русского народа. Более всего поражает то, что советские историки даже не допускают мысли, а вдруг обращение к Николаю I было обусловлено внутренней духовной потребностью поэта, что через “столетье с лишним” Б. Пастернак, охваченный тем же, что и А. Пушкин, желанием, вновь вернется к теме “мятежей и казней”, но разовьет ее уже в совершенно ином ключе?
Высокой торжественности пушкинского слога противопоставлена ирония и горечь Б. Пастернака. Это объясняется тем, что XX век полностью рассеял все иллюзии “параллелей”; даже “надежду славы и добра”, естественную для XIX века, органичную для мировоззрения А. Пушкина, Б. Пастернак назвал «соблазном». Необходимо уточнить: убийственная ирония Б. Пастернака направлена, прежде всего, в адрес того самого советского строя, который с пеной у рта защищали официозные историки. А. Пушкин набрасывает лишь возможную перспективу, желаемое, а Б. Пастернак показывает воплощение этого “желаемого” в реальности: «И тот же тотчас же тупик / При встрече с умственною ленью»… В поэте идет борьба разума с сердцем: холодный рассудок понимает, что сделан шаг в сторону пропасти, а сердце наивно верит в лучшее, что чередуется в каждой строфе пастернаковских стансов. Первая строфа пастернаковских стансов представляет красноречивую картину столкновения двух позиций: две первые строки – разум, две последние – сердце. Все развивается по следующей схеме: в пастернаковских стансах, как и в пушкинских, тоже нет безысходности и пессимизма – душевный и умственный труд оставляют человека человеком во время любых катаклизмов: “Хотеть… труда со всеми сообща”, “И те же выписки из книг, / И тех же эр сопоставленье”. Стоит обратить внимание на дату пастернаковского стихотворения — 1931 год. Страна уже в полной мере познала “мятежи и казни”. Вторая строфа целиком – сердце, в ней заключен сильнейший эмоциональный заряд – желание: «Труда со всеми сообща / И заодно с правопорядком», но третья вновь становится ареной борьбы разума и сердца. Пристальнее вглядевшись в действительность, Пастернак с горечью восклицает: «И тот же тотчас же тупик / При встрече с умственною ленью», тем самым, признавая свой самообман и возвращаясь к ироническому посылу первой строфы: «А сила прежняя в соблазне», выдающему неверие поэта в справедливость. Лексические повторы: «И те же выписки из книг, /И тех же эр сопоставленье», ставшие в третьей строфе нарочитым художественным приёмом подчёркивают главное в стихотворении: величие времени Пушкина и Пастернака. Безапелляционная констатация: «Столетье с лишним – не вчера» в какой-то степени перекликается с мудрым открытием другого крупного поэта XX в.: «Времена не выбирают – в них живут и умирают». Те «мятежи и казни», современником которых стал Б. Пастернак, по своему гораздо страшнее и масштабнее, чем «мятежи и казни» петровского времени, приходит к выводу поэт в 4-й строфе, созданной под знаком разума. Скептицизм Б. Пастернака питает его же надежду – сердце, вопреки всему, верит в лучшее:
Итак, вперед, не трепеща
И, утешаясь параллелью,
Пока ты жив, и не моща,
И о тебе не пожалели.
Общество вынуждает поэта оправдываться за то, что он не такой, как все: «Пока ты жив, и не моща, / И о тебе не пожалели». Да, чаша страдания не будет пронесена мимо поэта, ему предстоит испить ее до дна. Он снова один на один с жестоким железным веком: «Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти». (Б.Пастернак, «Гамлет»).
«Эр сопоставленье» показывает, что величие эпохи зависит не от пролитой крови и количества человеческих жертв, а, прежде всего, от духовных качеств человеческого сообщества. Человек, его душа — индикатор эпохи. А значит, время, в которое жили и А. Пушкин и Б. Пастернак (гении души и труда) можно воистину назвать великим.
Важно подчеркнуть следующее: борьба разума с сердцем, отличающая стансы Б. Пастернака, полностью отсутствует в пушкинских «Стансах». Пушкинские «Стансы» – единый сердечный порыв, одна органичная эмоция, которой пронизана не только каждая строка, но и каждое отдельное слово.
Упрекнуть Пушкина в неискренности, в желании выслужиться, продиктованном прагматичными карьерными соображениями – могли лишь самые близорукие, зато идейно подкованные, «исследователи» – в основном, представители «красной профессуры». Конечно же, никто не собирается забывать вклад в пушкиноведение выдающихся пушкинистов, живших в советское время и, тем не менее, блистательно изучавших творчество А.С. Пушкина – таких, к примеру, как: Ю.Н. Тынянов, В.В. Виноградов, Д.Д. Благой, Ю.М. Лотман, М.Л. Гаспаров; внимательный читатель и редкостный знаток творчества поэта Д.С. Лихачев. Не их вина, а их беда, что им выпало жить в такое лихое время.
Мы должны быть благодарны А.С. Пушкину и Б.Л. Пастернаку за те бесценные уроки исторической правды и подлинного патриотизма, которые они нам преподали в своих стансах, и стараться в своих исследованиях до конца освободиться от досадных идеологических стереотипов и штампов, затрудняющих точное и объективное восприятие, в оценке их творческого поиска.
Об авторе:
Олег Олегович Столяров, поэт, кандидат филологических наук, доцент,
член Союза писателей России и Московской городской организации Союза писателей России.
Подробнее см. stihi.ru/avtor/streletz
Источники:
1. Крутов В.В., Швецова-Крутова Л.В. Белые пятна красного цвета. Декабристы: В 2 кн. Кн. 1: Новости прошлого. М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2001. С. 72.
2. Там же. С. 284.
3. Филин М.Д. Люди Императорской России (Из архивных разысканий). М.: НПК «Интелвак», 2000. С. 269.
4. Там же. С. 272.
5. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти тт. Т. 2: Стихотворения 1820–1826. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. З42.
6. Пастернак Б.Л. Избранное. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения и поэмы / Вступ. статья Д. С. Лихачева; Сост., подгот. текста и коммент. Е.В. Пастернак и Е.Б. Пастернака; Художник Л. Пастернак. М.: Художественная литература, 1985. С. 334.